Земледельцы и скотоводы создали соответствующие культы, мистерии и этические системы (основанные на ressentiment'е), а также хранящих их жрецов. Жрецы могли выделиться из числа земледельцев, а могли быть охотниками, организовавшими возделывание земли, в целях последующей эксплуатации. У охотников и собирателей тоже есть мистерии, жрецы и своя этика — этика белокурой бестии. И это не ново.
Интересное начинается дальше. С точки зрения тех, кто продолжал кормиться более примитивным способом, люди, перешедшие к производящей экономике, повторю, были неудачниками. Но они были неудачниками не только потому, что не имели достаточно угодий (или, скорее, доли в добыче племени). И даже не потому, что ценой тяжёлого труда и риска добывали себе пропитание, худшее того, что имел охотник. Дело в том, что, привязывая себя к пастбищу, а, тем более, к полю, отказываясь от оружия в пользу орудий, человек производящей экономики делал себя, вместе с землёй, частью природы. Лакомым и беззащитным куском. Поле это просто такое богатое угодье.
Земледелец не способен защитить урожай и прочее имущество от скотовода или охотника, а скотовод — от охотника, ввиду меньшей мобильности и худшего вооружения. Это на своём опыте знает любой дачник. Поэтому положение создателей производящей экономики было ужаснее, чем на первый взгляд: они не только добывали хлеб в поте лица, но и были принуждены платить дань (один Бог знает сколько веков прошло, пока охотники не догадались взнимать дань, а не отбирать сразу всё).
Земледельцы стали подданными, а охотники правителями. Это противоречит интуитивному представлению о собирателях и охотниках, как об отброшенном на обочину истории хламе. Отброшены были только те, которым не хватило вновь созданных «угодий». Впрочем, даже их положение улучшилось: теперь они могли продавать продукты своих ландшафтов земледельцам и скотоводам.
В странах, зависящих от ирригации, новой знати пришлось смириться с существованием жречества или чиновничества: без него ирригация приходила в упадок. Опять-таки интересно, сколько для этого понадобилось голодоморов. Но антагонизм остался.
Правители не забыли многих старых привычек. Они любят природу и простор, по-прежнему развлекаются охотой, всё также инициируют новых правителей с помощью вызывающе архаичных, отвратительных для простого человека обрядов (впрочем, в порядке оптимизации, эти практики засекречены). Им свойственен взгляд на людей, средства производства и плоды труда, как на часть природы, которую можно и должно эксплуатировать. Лучшим из них присуще подобие экологического мышления. С их точки зрения (а чья ещё точка зрения имеет значение?), никакой революции не произошло; ведь революция это смена правящего класса, а его положение только упрочилось. Просто природа стала щедрее к правителям.
Вывод I: правящий класс состоит из людей, не прошедших через неолитическую революцию, или регрессировших до дореволюционного уровня.
Важно отметить, что разделение на правителей-охотников и подданных-производителей не просто реликт неолитической революции. Оно не только генетически обусловлено, они воспроизводится всем порядком вещей. В каждый момент времени: когда расширяется производящая экономика или инфраструктура, или когда существующая временно освобождается от своих паразитов, кто-то захватывает новые угодья. Неолитическая революция — это не единовременное событие, это начало процесса, который, видимо, будет идти до скончания времён.
Вывод II: Неолитическая революция — это первое включение механизма уравновешивания потребностей населения и возможностей природы путём преобразования природы силами обездоленной части населения.
Вывод III: Неолитическая революция — это также первый пример выделения эксплуатируемого класса из общей массы людей.
Последний вывод звучит неожиданно: принято считать, что эксплуататоры появились позже эксплуатируемых.
Ниша охотника и собирателя в нашей цивилизации занята не только правителями. Можно также вспомнить евреев, паразитирующих на торговле, искусстве и науке — везде, где в интересах общества концентрируются богатства; бомжей, ворующих с дач металл и картошку; да и вообще воров.
Первая мысль по осознании всего этого — «прогнать паразитов» — ошибочна. С гор спустятся (выйдут из пустыни) худшие. Они будут хуже просто потому, что ещё не прошли необходимой адаптации: не научились ограничивать поборы, не поделили угодья, не сформировали основных фондов, необходимых для ведения образа жизни, приличествующего правителю, не осознали пользу скромности и тайны. Россия уже пыталась осовободиться в 1917 г. Тогда вместо более или менее русской аристократии пришли евреи, а теперь ещё и кавказцы.
Какие может быть от этих мрачных соображений польза?
Во-первых, если Вам для чего-то нужно понять психологию правящего класса, то материал для её понимания даст этнография палеолитических племён.
Во-вторых, вероятно наиболее ценной, с практической точки зрения, психологической классификацией является деление на «охотников» и «земледельцев».
В-третьих, не следует искать чего-то нового и прогрессивного в тайнах эксплуататоров. Масонские тайны это хорошо забытое старое.
В-четвёртых, если Вы овладеете новой технологией, Вы не обязательно улучшите своё положение. Не менее вероятно то, что Вы станете подвергаться ещё более тяжёлой эксплуатации.
Наконец, в-пятых, обобщение опыта неолитической и индустриальной революций может помочь предсказать ход революции постиндустриальной, и не так сильно от неё пострадать.